[su_heading size=»22″ align=»left»]К Юбилею Владимира Семеновича Высоцкого, Часть 2[/su_heading]
[su_heading size=»22″ align=»left»]Кассета марки «МК-60»[/su_heading]
К Юбилею Владимира Семеновича Высоцкого, Часть 2
— …Не-не-не, — и Олег Юрьевич решительно покрутил головой. — Не, ну ты что. Отмотай еще раз, как там?
Я послушно отмотал и снова нажал пуск. «Это был воскресный день, но мусора не отдыхают…» — весело раздалось из магнитофона.
— Ну вот видишь, — развел мой друг руками. — А дальше что?
Дальше было еще хлеще. «Денег нет ни хера, да и быть не может. Сколько лет воровал, сколько лет скитался…»
— Тут вообще с матом… Как это могут разрешить, сам подумай. Да никак! Так всегда и будет запрещенный…
— Ну «хер»-то вроде не совсем как матом, — робко проявил я свои лингвистические познания, вспоминая прочитанную нам однажды вожатым Мишей-Мисхутдином лекцию на злободневную тему: «Да, слюш, настаящ мужык мат знает когда, при дэтях при бабах нэльза нэт, никогда, так можн, тока знат нада, панимаш…»
— Ну а как не мат? А что тогда? — разрушил Олег Юрьевич мою хрупкую иллюзию. — Про «мусора» еще ладно, ну куда ни шло… А это — не. Никто не разрешит…
— Да я лично по радио слышал один раз!
— Ну, значит, посадили того, кто поставил!
Нет, конечно, я и сам все понимал. Про «мусоров» — ну да, еще куда ни шло. Они, в конце-то концов, и сами себя так иногда называли, ну, верному ли питомцу гнезда «Дзержинцева» не знать об этом. Характерно, что в издревнем противостоянии с «Бугорком» «мусорами» считались как раз мы (что, если разобраться, не вполне справедливо и куда как более применимо к «бугоркам», хотя не суть. — Прим. авт.) Да и песенка была чудо как хороша. Настолько, что, когда Дмитрий Владимирович Серпорезюк во время выездного пикника предложил поучаствовать в самодеятельности и младшей возрастной группе, я, зажмурив глаза от страха, спросил:
— А Высоцкого можно?
— Можно, а почему же и нет?!! Знаешь? Только чтоб всю песню целиком…
«Целиком…» Да я целиком знал часов на пять, если быстро пробормотать.
В общем, судорожно изобразил, как умел. И ничего, никто не съел, хоть и «мусора». Кошелев прямо с ходу подобрал и подыграл. И даже после любезно предложил освоить под своим чутким руководством классические «три аккорда». Быстро, правда, вслед за Петром Михайловичем констатировав полное отсутствие у реципиента самых минимальных данных к предмету. А жалко.
Нет, правда — жаль прямо до слез! Ну почему вот так, вот прям ни слуха, ни даже голоса — ну вот вообще! Ладно слух, но вот голос-то хотя бы — и вот вроде даже появился вожделенный мужественный хрип, а-а-а, ну вот почти похоже… но коклюш прошел, и хрип исчез. Опять не везет. Может, самому попробовать так сочинить, это-то можно, тут слух не нужен… так, ну вот так, чтобы… а как? Ну вот так, чтоб и смешно, и грустно, и прямо до разрыва глотки и сердечной мышцы… так… словами все равно не передать. Но попробовать-то можно…
Высоцких в моей жизни получилось два. Ну, вернее, один, конечно, просто по очереди. Сперва «Алиса в Стране чудес» и пластинка, которую я в качестве финального аргумента всегда предъявлял Олегу Юрьевичу: «Вот, вот, вышел же диск, настоящая!» — «А, ну, может, и разрешили на время… к Олимпиаде там… а потом снова запретили!» — «И в “Место встречи изменить нельзя” он снимался!» — «А “Место встречи” ты это давно по телевизору видел? Ну вот то-то же…» У Олега там что-то по катушечному слушали, не всегда, правда, можно разобрать хоть слово, что именно… а потом мы сами купили магнитофон.
Довольно быстро выяснилось, правда, что слушать-то особо нечего. Не приложенный же к нему «Сборник советской эстрады», и не записывать же с радио концерт по заявкам в передаче «В рабочий полдень». У Тасика, что ли, набраться смелости и попросить этот, как его… KISS, во… страшно, конечно: и просить, и слушать потом — вдруг кто узнает?!
А потом мать принесла с работы кассету Высоцкого, очень кстати обнаружилась поклонница по имени Ирка. И я был снова очарован напрочь. Ух ты, сколько всего, я и не думал! И самый счастливый день в жизни — когда мама приносит следующую кассету. А самый печальный — когда надо отдавать предыдущую… Да, я уже разучил ее наизусть, но все равно…
— …Мам, а почему на этой кассете стороны подписаны не «один» и «два», а «три–четыре»?
— А, ну это она их так нумерует, чтобы не запутаться, сразу видно, и какая сторона, и какая сама кассета по счету. Там я видела, она сегодня еще «пять–шесть» одному мужику принесла, но он через неделю обещал вернуть, я тогда следующей взять попросила.
— А всего сколько?
— Ну, я не знаю… штук пятнадцать вроде, она говорила…
Пятнадцать кассет! Это если по часу каждая, хорошо, пусть каждая песня минуты по четыре — это от волнения даже сразу не разделить и не перемножить… Двести с лишним получается! А я сколько сейчас знаю? Ну, штук сорок, наверно… это ж сколько еще счастья впереди!!! Мам, а когда следующую она принесет? А ты… ты попроси, пожалуйста, только, чтоб эту еще хотя бы недельку не отдавать, ладно? Хотя бы пару дней…
Вот бы вообще все собрать! Особенно те, которые оборванные получились, сторона тридцать минут, не все получается целиком… вытащили этого, который за борт упал? И те еще, которые плохо слышно… Слышно плохо, очень плохо. Чем больше номер кассеты, тем хуже, и я кручу ручки «тембр», «тише-громче», может, хоть так получится разобрать.
Да, хорошо бы всё собрать… Я начинаю записывать в тетрадочку, но потом становится не то чтобы лень, просто зачем, я помню всё наизусть, и слова, и какая за какой идет, и что говорится между… Вот если бы переписать, чтоб на кассеты, и так же красиво пронумеровать! Я бы расставил их все на полке и любовался бы всю жизнь!
На самом деле «переписать» — это была задача не из простых. Во-первых, что именно переписывать — но это ладно, это я достану. Но нужен же второй магнитофон, и это чтоб кто-то дал на время, и еще не любой сгодится, не между всякими магнитофонами удается наладить обмен данными с помощью хитроумного шнура, то его этим концом надо сюда, то наоборот, и еще не поймешь сразу, в какое именно гнездо. И пишет плохо, и так-то было не слышно… у Олега тогда каким-то чудом подоткнули микрофон, чтоб с него начать, — а на выходе вообще один треск. Есть, конечно, у кого-то адова вещь и венец технической революции и прогресса — двухкассетник! Сам с себя пишет! Да вот незадача: двухкассетник — он по определению «японский», и нет ни одного такого владельца, что позволил бы пихать в свое имущество товар отечественного производства. Согласно бытующему верованию, это кощунство напрочь «убивает головки». То есть никто лично не проверял — но и проверить никогда не рискнет. А значит, ему подавай только японские же кассеты. А они — уже девять рублей против регулярных четырех за «МК-60». А и четыре-то рубля — это, извиняюсь, все-таки сумма. Оно, конечно, на японскую и девяносто минут влазит, но исходники-то все — по шестьдесят… опять нескладно! Но ничего — вырасту, выучусь… Мать как раз говорит — надо уже задумываться, в какой институт поступать. В какой, я еще не знаю, но вот ради чего — это уже решено совершенно точно!
Как-то погожим зимним днем я был приглашен на день рождения к коллеге Алексею Морковскому, который встал со мной в пару после того, как Дмитрий Пикчерский вознесся к высотам абсолютной весовой категории. «Приходи, там одноклассники мои будут!» — сообщил Алексей. Проживал он в муниципальном образовании Отрадное, имевшем в ту пору лишь автобусно-троллейбусное сообщение, так что добирался я по морозцу долго, часа полтора. Но, войдя в тепло, был полностью вознагражден за путевые тяготы и лишения. Можно сказать, был ослеплен в сто раз сильнее, чем бившим сквозь оконное стекло ярким февральским солнцем! Одноклассники Алексея оказались в массе своей одноклассницами, причем… нет, я все понимаю, что так называемые «девочки» на данном возрастном этапе выглядят несколько более зрелыми, что ли, чем соответствующие им мальчики… и что своих, родных, ты видишь в ежедневном, так сказать, режиме, халат и бигуди, а тут в парадно-выходной раскраске… но не признать определенное превосходство отрадненских дев над бескудниковскими было решительно невозможно! Такие, пожалуй, и у Тасика в объятиях не каждый вечер визжат и хохочут…
«А это Миха! — отрекомендовал меня тем временем мой напарник, выводя из ступора. — Он у нас вообще разрядник и чемпион! Я-то всего год хожу, а он уже давно… Мы с ним вместе тренируемся!» Вступление было прекрасное. В нескольких парах глаз вспыхнул отчетливый интерес. Возможно, кто-то тоже впервые видел молодого человека, живым выбравшегося из Бескудникова…
— Леш, ну давай, тащи уже, включай «итальянцев»! — раздался из другой комнаты чей-то капризный голосок.
— Ага, ага, сейчас! — заторопился Морковский. — Пойдем, поможешь мне принести как раз…
И мы пошли. Я по привычке двинулся к побитому жизнью катушечному магнитофону.
— Не, не! — сказал Алексей. — Не мафон. Проигрыватель надо перетащить!
— А на мафоне чего есть?
— А, — отмахнулся Алексей, — отец слушает всякое старье…
Я подошел и прочел на бобине полуистертую карандашную надпись «Высоц…».
— Я послушаю, можно? — тут же задрожал я от волнения.
— Ну конечно, только проигрыватель-то отнесем сперва! Умеешь пленку заправлять, включать? Они там рваные все наполовину…
Разберемся. «Только быстрей приходи. Вот которая в розовом платье, это моя, а остальные…» Ага-ага, давай. Сейчас…
Я разобрался и включил. «…истребитель, мотор мой ревет, небо — моя обитель…» — расслышалось кое-как… а я и не слышал раньше! А думал, все уже знаю… Тут пленка оборвалась, я кое-как заправил следующий кусок. «Меня часто спрашивают, не воевал ли я, не летал ли я, не сидел ли я…» Новое, новое, почти все новое! Ну, вернее, как сказать «новое»… для меня. «Мих, ну ты идешь?!» Да иду, иду… Не иду. Так и просидел весь вечер, собирая по осколкам, и остались в тот раз нетронутыми отрадненские девы… но я не жалею.
«Говорю же тебе: не разрешат никогда!» — «А памятник на кладбище поставили!» — «Ну, поставили… А всех, кто видел, переписали и потом посадят!» Так говорил Олег Юрьевич… может, он и прав. Вон, мать рассказывала: одну тетку в рабочее время на улице дружинники остановили и спросили, почему не на работе, выговор потом влепили, хорошо хоть не уволили… а это было-то всего пару лет назад! А тут — «денег нет ни хера»… Хотя, конечно — может, что-то и изменится… когда-нибудь.
Сидели тогда на уроке труда в мастерской. А мастерская у нас знатная! Лучшая в районе, хоть в чем-то мы лучшие! Наставник Александр Васильевич — золотые руки! Все механизировано и электрифицировано по последнему слову и писку. Вопрос по технике безопасности или строению токарного станка — не он сам тебе задает, а вспыхивает на экране; и ты не бормочешь нечто в ответ, а тычешь палочкой, выбирая рабочую версию, и тут же загорается: «Ответ неправильный!» И воет звуковая сирена: «Возьми дневник!!!» Поговаривают, правда, что в тройке Петра и Бориса Михайловичей Александр как раз третий — вернее, даже не третий, а первый… ну, так это у нас зачастую очень крепко взаимосвязано. Трудоголик, одним словом.
Причем именно что сидели. Потому что Александр врубил нам радиотрансляцию со съезда КПСС и велел слушать. Мы и слушаем. И хотя Генеральный секретарь говорит мудро, но только больно долго и непонятно. Мы начали болтать и шуметь. Лучше уж напильником доводить до зеркального блеска петли для шкафа, чем так сидеть.
— Да заткнитесь вы! — взвился наставник. — Слушайте! Идиоты — вам же потом жить!!!
Что характерно — прав он оказался на все сто процентов. «Ответ верный…»
Майским вечером я изучал телепрограмму на предмет трансляций следующей недели. Изучал без особого энтузиазма: футбольный «Спартак» в ту весну вслед за своим хоккейным братом ступил на скользкую и извилистую тропу поиска своего нового «Я». Замелькали в составе незнакомые, непривычные уху имена. А привычные сызмальства, напротив, обнаружились вдруг в составах иных коллективов физической культуры. Одно из этих имен, белокурый Сергей Шавло, оказавшись в стане «Торпедо», даже отцепил «признанно кубковую команду» от очередного Кубка, забив нам гол в четвертьфинале. Да и в чемпионате поражения следовали одно за другим… так что поиски шли с переменным, мягко говоря, успехом. В приступе пессимизма я зачем-то залез в раздел радиопередач, ознакомился с анонсом «Театра у микрофона», и вдруг, внизу, в самом уголке… И ВДРУГ!
«Песни Владимира Высоцкого. Передачу ведет поэт Роберт Рождественский. Воскресенье, 18 мая, 19:10».
Я обомлел. Нет, этого не может быть. Ну, потому что не может быть никогда. Перечитал еще раз, может, другой какой Владимир или другой Высоцкий, а я просто вижу то, что хочется увидеть, — нет, вроде сходится. На всякий случай даже потер пальцем текст, как на билетике моментальной лотереи: вдруг этот скрошится, а под ним — «Без выигрыша». Но нет, не стерлось. А сегодня — четверг. Десять дней до следующего воскресенья… целых десять дней! В детстве и один-то день может обернуться вечностью, а уж десять…
Но они кое-как потянулись — один, второй. На третий день выпал «открытый ковер», как потом выяснилось, мой последний. В апреле Алексей Морковский сломал руку, я остался без стабильной пары, и результаты не то чтоб покатились вниз, но перестали расти. И ответственный старт должен был расставить некие точки… Перед решающими схватками в зале погас свет, и их перенесли на следующий день… Четвертый… многие не приехали, и я без борьбы прошел в полуфинал, где с треском (причем натуральным треском костей!) проиграл какому-то чуть ли не бородатому горячему джигиту… Но на пятый день, потупив взор, доложил Дмитрию Владимировичу кратко, что, дескать — есть Полуфинал!
— Молодец, — похвалил он меня. — Там же очень сильный был состав, из Майкопа даже приезжали! Ведь можешь, когда захочешь!
На шестой день подробности вскрылись, и маэстро погрустнел:
— Зачем не сказал, что без борьбы?! Я же вижу, что не прогрессируешь! Работаешь спустя рукава!
Но мне было все равно. Я в некотором роде незаметно утратил тягу к доказыванию своей правоты силовыми методами. Осенью врач на диспансеризации, усмотрев в моем позвоночнике ненужное искривление, решительно посоветует заняться чем-то более воздушным, и мы с Дмитрием Владимировичем расстанемся друзьями.
На седьмой день я купил чистую кассету и приступил к ходовым испытаниям. Подключил шнур к радиоприемнику, два раза записал какую-то ерунду. Все работало идеально.
На самом деле в глубине души я был согласен с Олегом Юрьевичем, что поэта Роберта Рождественского в лучшем случае посадят. В худшем — расстреляют. Ну, может, и не расстреляют и не посадят, но никакой передачи, конечно же, не будет.
В шесть вечера я занял позицию у радиоточки. Та откликнулась известием, что «Спартак» в третий раз подряд уступил динамовцам, прошлые разы были минские и киевские — а нынче вот и московские, уступил и теперь на июньский перерыв уходит на… на немыслимом, невообразимом, невозможном, как концерт Высоцкого по радио… на ПОСЛЕДНЕМ месте!
Наверное, единственный раз в жизни я не огорчился поражению «Спартака»… Ну то есть огорчился, конечно, все-таки не каждый сезон достигали мы дна, да и вообще при мне… просто в тот день было кое-что поважнее. Должно было быть…
Отзвучали новости семи часов, и повисла тягостная пауза. Я нажал на запись, не особо надеясь, и тут… И тут раздался торжественный голос дикторши:
«Песни Владимира Высоцкого. Передачу ведет поэт Роберт Рождественский!»
И почти сразу — «Кто сказал, что земля умерла…»
«В записи передача-то идет, — непременно сказал бы тут Олег Юрьевич со свойственным ему чувством юмора второго рода. — Так что я прав. Расстреляли Рождественского этого… ну а передачу, так и быть, оставили. На память!»
Я не знаю, какой Роберт Рождественский поэт. То есть он замечательный, конечно, просто я тяжело воспринимаю стихи и не могу так решительно судить (такое вот неожиданное признание от работника смежного жанра. — Прим. авт.) Но то, что ТАМ ему это зачтется, — несомненно. И перевесит сто тысяч других улик…
Это единственная кассета, которую я не стирал и не перезаписывал никогда. И она всегда была со мной, хотя бы и мысленно. И я слушал ее тысячу раз, а может, и миллион. «Среди нехоженых путей — один пусть мой…» Она свистела и шипела, и слипалась и путалась пленка, и я менял пружинку и заклеивал корпус изолентой. «Среди не взятых рубежей — один за мной…» И менялись времена, и наступали компакт-диски, и совсем уже неосязаемый «формат mp3», и появлялась аппаратура, в которой даже не был предусмотрен магнитофонный вход, хотя бы декоративный… и однажды она затихла насовсем.
И тогда я сжег ее. Как сжигали тела павших в бою, но не отступивших воинов.
«Нет, она затаилась на время…»
А «Спартак»… «Спартак» все-таки нашел себя. Одна победа, вторая, по ступеньке наверх. В лагере я бегал к стенду, там вывешивали газету с недельной задержкой, но все-таки — еще два очка, и еще… И поднялись. До третьего места, но все-таки. Все впереди. Все будет.
«И в мире нет таких вершин, что взять нельзя…»